Исходный текст
(1)Я стоял у окна вагона, бесцельно глядя на бегущий мимо пейзаж, на полустанки и маленькие станции, дощатые домики с названиями чёрным по белому, которые не всегда успевал прочитывать, да и зачем. (2)Поля, перелески, столбы, волны проводов, стога сена, кусты, просёлки — и так час за часом. (3)Рядом, у следующего окна, стоял мальчик. (4)Он смотрел неотрывно. (5)Мать позвала его в купе, он схватил бутерброд и снова прилип к стеклу. (6)Она попробовала усадить его к окну в купе, но он не согласился. (7)3десь, в коридоре, ему никто не мешал, он был безраздельным хозяином своей подвижной картины. (8)Я уходил, разговаривал со своими спутниками, возвращался и заставал его в той же позе. (9)Что он там высматривал, как ему не надоело, ведь это было совершенно бессюжетное зрелище, не то что экран телевизора. (10)Теперь я смотрел не в окно, а на него. (11)Кого-то он мне напоминал. (12)Ну конечно, та же поза, те же грязноватые стёкла. (13)Они-то и помогли мне вспомнить мои детские путевые бдения. (14)С той же жадностью и я ведь простаивал часами перед теми же стёклами, заворожённый мельканием путевых картин. (15)Оттуда, не из близи, несущейся навстречу, а из далей, еле плывущих, почти недвижимых пространств, из лесной каймы на горизонте, серых туманных полей возвращались устремлённые к ним детские мечтания. (16)В тех смутных, расплывчатых картинах я был путешественником, был охотником и одновременно медведем, был журавлём, шагающим по болоту... (17)Бесконечная смена берёзок, елей, лесных проталин, деревень, пашен — и снова лес, просеки, изгороди — всё это тогда почему-то не усыпляло, а возбуждало воображение. (18)Я растворялся в огромности этой земли, она входила в сознание, откладывалась на всю жизнь. (19)Спустя десятилетия у окна поезда, постукивающего по рельсам Германии, а то и Китая, где каждый клочок обработан, откосы железнодорожных насыпей сплошь засеяны, в моём восприятии присутствовали впитанные детской душой просторы, эти стояния у окна. (20)Вдруг в бесформенной зыбкости воспоминаний, глядящих из закатного окна, обозначилось что-то. (21)Это был мужик, огромный, в жёлтой рубахе, с колом в руках. (22)Смутно вспомнились станционный палисадник, несколько телег, лошади с холщовыми торбами на мордах.(23)Но всё это: и привокзальная площадь с деревянными мостками, и перрон, и станционный колокол — всё было как бы задником, а впереди, подняв кол, мужик бежал за пареньком, который, прикрыв голову руками, мчался вдоль перрона по ходу поезда. (24)Он бежал, прихрамывая, лицо его было обращено к вагонам, на какой-то миг глаза наши встретились.(25)Ужас был в его взгляде, крик о помощи, а перрон был пуст, мне показалось, что я единственный человек, единственный свидетель, которого он увидел; я наклонился к краю рамы, но в окно уже вошли огороды с чучелами, шлагбаум, и станция исчезла, как исчезали все другие станции. (26)Догонит ли его этот с колом, что будет с ним, за что он его так — ничего этого я никогда не узнаю. (27)Помню своё отчаяние, которое росло оттого, что поезд не останавливается, мчится всё дальше, а там, может, парня догнали и бьют, и никто этого не видит, не знает, и я не могу никого позвать, показать. (28)Кажется, я действительно закричал, побежал к отцу, который был в купе, никто ничего не понял из моих объяснений, и я понял, что ничего не могу им объяснить. (29)Кажется, так оно было, но с уверенностью не могу сказать, да и какое это имеет значение. (30)Значение же имели огромные глаза этого паренька, мужика того я узнал бы, а от парня остались только ужас, заполнивший всё окно, и невозможность вмешаться, помочь, закричать. (31)И опять пошли перелески, колыхания проводов, песчаные тропки в зелёной траве, голубые поля льна, серебряные — овсов, красные — гречихи, золотистые — ржи, сизые — капусты, ельники, клевера, рыжие стада — огромный мир, который заботливо старался смыть ту случайную картинку. (32)Она затерялась в памяти. (33)Но сейчас, глядя в такое же пыльное, в грязных потёках окно, я с завистью вспомнил своё мальчишеское отчаяние. Даниил Александрович Гранин (1919-2017) - советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель.
Что значит наблюдать за быстро меняющейся жизнью, оставаясь при этом невозмутимым, но одновременно чувствовать острую боль чужой боли? Даниил Александрович Гранин в отрывке показывает проблему столкновения безмятежного, детского взгляда на мир с внезапной жестокой реальностью. В начале текста автор описывает мой образ, стоящего у окна вагона, где мелькают поля, леса, станции и домики, превращаясь в бесконечную подвижную картину. Рядом с ним – мальчик, который, поглощенный своим видом, становится хозяином этой картины. Этот момент символизирует чистоту и невинность детского восприятия, когда каждый элемент окружающего мира наполнен волшебством и мечтой.
Однако внезапно идиллическая картина прерывается: из-за грязных стёкол появляется образ мужика в жёлтой рубахе, преследующего неопределённого парня, чей ужас наполняет всё пространство окна. Этот контраст между безмятежным созерцанием и резким, почти трагическим нарушением мирного хода событий поднимает вопрос о морали наблюдателя. Автор показывает, что даже в моменты, когда мы думаем, что можем отстраниться от внешнего мира, нас внезапно заставляют осознать ответственность за чужие страдания.
Я придерживаюсь позиции рассказчика, ибо именно через такие моменты пробуждается истинное чувство ответственности. Сравнивая с детством, когда каждый новый пейзаж был источником мечтаний, понимаешь – оставаться равнодушным невозможно, если внутри горит искра человечности. Литературный пример встречается в романе Фёдора Михайловича Достоевского "Идиот", где князь Мышкин, несмотря на внешнюю нежность и кажущуюся наивность, всегда неравнодушен к чужому горю и готов протянуть руку помощи. Таким образом, текст Гранина напоминает, что в нас должна жить не только мечтательная способность видеть красоту, но и моральная готовность откликнуться на зов о помощи.